Мишель Дюк Гониназ

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ГОРОД

                Тому, что написано в этом рассказе, можно верить, поскольку я его слышал из уст самого старика Ахмеда Бен Моханда. Все люди в селениях Сахары знают о таинственном городе Диар-эс-Саада. Верующие наивно полагают, что он выстроен из камня рукой самого Аллаха, и его воспевают даже бродячие певцы Судана, которые за пару монет или пригоршню кукурузы споют голосами, рвущими уши, под аккомпанемент флейты и барабана, под эти старинные атрибуты боевой бравады суровых Таргиев, властелинов пустыни.

                Все знают о Таинственном Городе, но никто его собственными глазами не видел. Никто, кроме Ахмеда Бен Моханда, седой знаменитости селений, который тогда был молодым, полным сил караванщиком. Тогда: Его слушателям кажется, что это приключение относится к далекому прошлому, но все вызывающее удивление настолько свежо в его памяти, что он рассказывает будто о том, что было вчера.

                Итак, я сажусь на мягкий ковер, и когда солнце между пальм наводит последние лучи дня, слушаю этот рассказ:  

                'В тот раз я продвигался в сопровождении нескольких слуг и небольшого каравана одногорбых верблюдов по дороге между Адраром и Таманрасетом. Мы вышли в июне с финиками и возвращались в декабре с кукурузой и солью. Когда смеркалось, наш караван остановился не то в маленьком селении, не то у знакомого колодца.

                Однажды вечером - это было, я хорошо помню, мое седьмое путешествие - мы не нашли колодца, около которого привыкли ночевать, между Ин-Салахом и Араком. Дело не было совсем безнадежным, так как у нас оставался небольшой запас воды, а животные могли дождаться следующего дня, не испытывая жажду. Дело было не безнадежным, но невероятно странным. Ведь я знал дорогу назубок, и мы не могли отклониться.  Расстроенный такими неприятностями, и гонимый юношеским порывом, я приказал слугам, чтобы ждали меня на месте, пока осмотрю окрестности. Я зашагал вперед, старательно запоминая вид дороги, расположение солнца справа от меня и очертания далеких гор слева. Вскоре солнце уже исчезло за кроваво-красным горизонтом. Цепь гор покрылась темной синевой. Я еще не вышел к колодцу. Оглянулся: мой караван уже не был виден, хотя я прошагал, казалось, едва ли полчаса! Легкая дрожь прошла по спине. Я ринулся назад, чтобы разыскать своих спутников, но спустя час ходьбы их все еще не было видно. Меня охватил страх. Вдруг я заметил на расстоянии в полчаса пути движущийся свет. Никаких сомнений, подумал, что это французский военный грузовик на главном шоссе, и я знал, что это шоссе лежит несколько южнее нашей дороги. Тогда я с сердцем полным надежды зашагал в ту сторону и через два часа увидел пальмовое дерево. Хотя между Ин-Салахом и Араком никаких пальм нет, я бросился туда, и передо мной одна за другой предстали другие пальмы. Среди них пролегала дорога, удивительно ровная, без камней, даже без каких-либо твердых волнистостей, которые характерны для автодорог Сахары, и которую мы называем не иначе как 'страна волн'.

                В это время, вспомнив после этих слов, что сидит перед гостями-слушателями, Ахмед бен Моханд дал знак слугам, и те тут же налили нам по чашке мятного чая, который мы молча пили. Старик продолжал:

                'Несмотря на мрак, я различал следы ослов. Значит, оказался вблизи населенного места! И в самом деле, подняв голову, я увидел скопление дрожащих огней. Побежал к ним как сумасшедший, даже не чувствуя боли немыслимо уставших ног, как вдруг услышал голос - мне кажется, что и сейчас его слышу - который произнес такие слова: 'Куда бежишь, друг?'

Я поднял голову: на обочине стоял пожилой мужчина. Я остолбенел на долю секунды и пришел в себя: стал верить, что передо мной предстает какой-то мираж, что изможденные органы чувств меня подводят. Появившийся человек казался тоже удивленным и сказал снова: 'Извини меня, друг, я вижу, что ты чужак: '. Он подождал моего ответа, но я не осмелился выговорить ни единого слова и лишь кивнул головой. Тогда он взял меня за руку и, поведя по дороге, продолжал: 'Ты выглядишь уставшим. Ты должен отдохнуть, набраться сил. Откуда пришел сюда?' У меня никакой звук не мог выдавиться изо рта. Он говорил не на нашем наречии, а на чистом арабском языке, на таком, каком читают Коран. На перекрестке стоял осел. Старик подсадил меня на него, и мы продолжили путь еще несколько минут. В конце концов, подошли к широкой площади, окруженной красными домами, фасады которых освещались масляными лампами, закрепленными у стен. Из угла площади слышался звук флейты, и там я увидел, как мужские и женские силуэты танцуют под музыку. Я не отважился расспрашивать своего проводника, который привел меня в один из домов: мы поднялись по лестнице и вышли на террасу, богато освещенную, на которой сидела многочисленная компания. Мои глаза округлились от величайшего удивления, когда я заметил, что в этом обществе были женщины, и они не носят паранджу. Мой спутник что-то сказал одному седому мужчине, который, как представлялось, обладал авторитетом в этом обществе: я понял, что речь идет обо мне. Беседы и смех прекратились; во взглядах, устремленных на меня, читалось любопытство, жалость, а также сочувствие. Седой сказал: 'Чужестранец, добро пожаловать к нам. Не обижайся из-за любопытства моих спутников: они молоды. Людей извне я сам видел последний раз сорок лет назад. Ты хочешь пить и голоден: садись рядом со мной, пока готовится баня и ночлег. Я сел и будто во сне поднес к губам чашу, которую мне приготовили. Немного позже я лежал на мягких подушках и тут же заснул.

                На утро, проснувшись, я сначала удивился, почему над головой не синее утреннее небо, а светло-зеленый потолок, но быстро пришел в сознание, и вспомнив вчерашнее приключение, вдруг понял, что нахожусь в Диар-эс-Саада. Мой страх воистину граничил с любопытством, так как я знал, что каждый, кто приходит в Таинственный Город, тот никогда не возвращается домой. Но тот, у кого я находился в гостях, успокоил, сказав: 'Если ты хочешь, отдохни у нас несколько дней, ведь дорога отсюда долгая и тяжелая'.

                В эти оговоренные 'несколько дней' я познакомился с жизнью Удивительного Города и вскоре даже позабыл о своей прежней жизни'.

                Ностальгическая искра сверкнула на долю секунды в глазах старика. Однако ни один мускул лица не раскрыл внутренние эмоции. Он лишь с достоинством указал слугам, чтобы они налили второй стакан традиционного мятного чая.

                'Прежде всего, хозяин дома повел меня через город. Дома похоже на те, что в наших селениях, но этот город был по-настоящему удивителен, ведь несмотря на то, что солнце щедро разбрасывает свои лучи на него, в воздухе всегда колышется сладкий, едва ощутимый ветерок, который дает идти под солнцем, не чувствуя ни жары, ни усталости. От этого, я думаю, светлело мое лицо, впервые мой дух охватило озарение, когда я познакомился с жителями города. Даже ослы там шагают с веселыми мордами, будто их груз состоит из перьев. И никто не думает ударами погонять их вперед. Однако несут они не перья, а увесистые поклажи фруктов восковой спелости. Я поинтересовался у принимавшего меня хозяина, откуда берутся такие плоды, и он тут же повел меня к садам, которые располагались под освежающей тенью на некотором отдалении от домов. А там я увидел самые разнообразные и самые вкусные фрукты, какие мог создать Аллах: не только финики, апельсины, бананы, виноград, помидоры (на вашем языке они зовутся томатами), но и многие другие, чьи названия я даже не припомню, хотя их вкус как-то еще жив у меня во рту. Пшеница качается своими толстыми колосьями под дуновением ветерка. А у наших ног всюду плещутся речки, везде поблескивает вода под сверкающим покровом солнечных лучей. Вода! Вода отовсюду брызжет! Это был сад Аллаха!

                В тот же самый вечер у хозяина дома собралась многочисленная компания. Я подумал, что наступил какой-то праздник, и сидел на ковре, ожидая, когда принесут обычного жареного барана, поскольку проголодался после хождения целый день. В это время, разглядывая гостей, я обратил внимание, что все присутствующие светятся такими же улыбками и обаянием, какие видел у прохожих на улице. Молодые люди беседовали, не стесняясь, со стариками, а те вели себя без суровости и приказного тона. Лишь их мудрые речи, плод жизненного опыта, выделяли их среди молодежи. Но еще более удивительным было присутствие женщин и молоденьких девушек, которые не носили ни паранджи, ни серебряных украшений, и которые вели беседу тоже без стеснения и также рассудительно, как мужчины. Мои глаза ширились от изумления и неустанно разглядывали красивые фигуры женщин. Я особенно засмотрелся одной из них, что она, конечно же, заметила, обратив на меня глубокий взгляд черных глаз, обрамленных дугами бровей.

                Принесли большое блюдо, полное фруктов, в наши чаши наливали вчерашний напиток. Я был немного разочарован отсутствием мешви, но не осмелился заговорить об этом с хозяином. Как потом узнал, поедание мяса не в обычаях этих людей, и кто-то объяснил мне, что здесь у них изобилие плодов и зерен, и нет нужды убивать ни в чем не повинных животных. А еще меня удивил вкус напитка, и мой сосед, заметив удивление, сказал мне: 'Я вижу, ты хороший мусульманин, и боишься пить вино. Но это не вино. Это наше питье - сок наших фруктов и нашего солнца. От него не пьянеют, а становятся бодрыми, сильными и радуются жизни'. Я выпил чашу. Насытившись едой и питьем, несколько гостей взяли флейты и скрипки и заиграли восхитительную мелодию, которую другие подхватили голосами и хлопаньем в ладоши. Девочки принялись танцевать, и я пристальным взором любовался их точными и грациозными движениями, но в основном мой взгляд был прикован к черноглазой девочке, которую заприметил с самого начала.

                После легкой встряски, вызванной танцами, последовало глубокое молчание, и мужчины начали декламировать стихи, ритм поэзии колдовал присутствующих до позднего часа ночи. Пар таинственного напитка наполнил мою душу спокойной радостью. В конце все расходились молча, и тогда черные глаза вновь встретились с моими, и девочка приблизилась и сказала: 'Я читала желание в твоих глазах, то же самое желание и меня побуждает'. Удивленный такими словами, я пошел за ней. Однако не была она развратницей, этакой стервой вырви глаз, а была девушкой благого общества, и я скоро понял, что таково поведение всех тамошних девочек, которые настолько же чисты сердцем и скромны, насколько раскрепощены в любви и виртуозны в этом искусстве. Ведь к любви там относятся с той же простотой, что присуща всем деяниям человека, и в то же время с той же заботой, какую проявляют с самым большим трепетом. Еще я удивился, когда обнаружил, что моя девушка никак не испытывает  ревности, и не сделала мне ни малейшего упрека, когда я отвернулся от нее и  выбрал другую. По правде говоря, я, однако, часто возвращался к ней, так как меня всегда манило очарование  в тот первый раз, черные глаза памятным вечером: Но никто из других девочек города, которых я тогда знал, не чувствовали зависти одна к другой. Конечно, в этом состояло их очарование и несравненное обаяние.

                Таковы были нравы Диар-эс-Саада, и я продолжал там жить, разделяя свое время между прогулками в одиночестве в садах, признаниями очаровательным девочкам, вечерними концертами и дружескими посиделками, а также помогая в сборе урожая фруктов, постройке новых домов, и часто посещая богатейшую библиотеку города, чей фонд был, как оказалось, частью знаменитой Александрийской библиотеки, спасенной в пожарище и переправленной туда при забытых обстоятельствах:

                Так шли не только дни, но и недели, месяцы, возможно, годы. Я тогда не мог даже чувствовать время, а сейчас не могу вспомнить. Но однажды утром я проснулся с неодолимой ностальгией по родному селению, дому. Вдруг сжали сердце воспоминания о пожилом отце, о родителях, которые, конечно, полагали, что я мертв. Неудержимо я захотел вернуться домой, к тому, чему прежде привык, заняться своей торговлей. Я и за слуг своих переживал: что они сейчас делают, у кого работают. Тысяча лихорадящих мыслей бурлили в моей голове, а теперь я стар, я понимаю простую истину: человек, рожденный обливаться потом и страдать, не может привыкнуть к счастью.

                Я решил уйти. Дал знать о своем решении друзьям. Они явно об этом пожалели, но никто не пытался помешать. Женщины смотрели на меня глазами, полными грусти, но тоже ничего не сказали, а попрощались со мной ласково и вежливо, как с гостем, который уходит. В дорогу мне дали доброго осла и большой запас фруктов и воды. Я зашагал верхом по дорожке, обсаженной пальмами, и управлял своим животным, был полон радостных и обнадеживающих мыслей. Но после нескольких часов езды, осел стал ступать медленнее, я зашагал рядом с ним, но даже один только груз доставлял ему страдания; я сам еле передвигал ноги. Вода, вместо того, чтобы утолить жажду, будто жгла мне горло. Я чувствовал глухую боль в животе, словно в нем образовалась большая пустота: пустота ухода навсегда, вы понимаете:

                Вдруг сумасшедшее решение вспыхнуло в моей ноющей голове: идти назад к прекрасному оазису, к сладкому ветру, к воде, к отдыху, снова найти Диар-эс-Саад. Я пошел, шел, шел. Города я так и не достиг, но после полудневного хождения появился колодец, который я тогда напрасно искал. Я легко вышел к своему селению'.

- Вы когда-нибудь пробовали вернуться в Удивительный Город? - спросил я.

- Нет, поскольку я знал, что его уже нельзя найти. Кто его искал, тот его не находил. Вы ведь это знаете, капитан, разве нет?

Капитан Рибель, который сидел рядом со мной, в ответ кивнул. Он был руководителем трех экспедиций в данном районе, со всеми современными средствами, даже с вертолетами, и всегда все напрасно.

- А по правде говоря, - добавил Бен Моханд, - я этого и не желал. Аллах верно указал, чтобы я сюда вернулся. На все воля Аллаха:

Мы молча выпили, соблюдая обычай, по третьей чашке чая.